Лукач распознал, что любое политическое движение, способное принести большевизм на Запад, должно быть, по его словам, «демоническим»; оно должно «обладать религиозной мощью, которая способна полностью захватить душу; мощью, которая характеризовала раннее христианство». Несмотря на это, Лукач говорил о том, что такое «мессианское» политическое движение может достигнуть цели только когда человек верит, что его (или ее) действия определены «не личным предназначением, а предназначением общества» в мире, «который был оставлен Богом».

Идея большевизма сработала в России потому что в этой нации преобладает своебразная гностическая форма христианства, показанная в произведениях Федора Достоевского. «Моделью нового человека является Алеша Карамазов», — говорит Лукач, — ссылаясь на персонаж Достоевского, который добровольно отдает свою личность святому человеку, переставая, таким образом, быть «уникальным, чистым и, следовательно, трудным для понимания».

Отказ от уникальности души решает также проблему «дьявольских сил, скрытых в любом насилии», которым должна быть дана воля, чтобы сделать революцию. В этой связи, Лукач цитировал главу о Великом Инквизиторе из Братьев Карамазовых Достоевского, отмечая, что Инквизитор, допрашивающий Иисуса, разрешил проблему добра и зла: как только человек осознал свое отчуждение от Бога, то становятся оправданы любые действия на службе «общественного предназначения»; такие действия не являются больше «ни преступлением, ни безумием…. Ибо преступление и безумие — это объективизация трансцендентальной бездомности».

Как свидетельствует очевидец, во время встречи венгерского и советского руководства в 1919 году для составления списков на расстрел, Лукач часто цитировал Великого Инквизитора: «И мы, взявшие грехи их для счастья их на себя, мы станем пред Тобой и скажем: 'Суди нас, если можешь и смеешь'».