Конечно, дело-то тут не в самом Солженицыне, а в том, чего он не увидел, и по-моему не мог, не способен был увидеть в «бочке со святым мирром». Вытащить со дна какую-нибудь дохлую крысу всегда было легко и в наше время тоже совсем нетрудно. Но не надо быть блаженной Ксенией, чтобы бочку с ним не опрокидывать на землю из-за этой крысы… Св. мирром из неё помазуются миллионы людей. Им кладётся печать Духа Святаго на жизнь в христианской, православной вере тысяч и тысяч людей в труднейших условиях сегодняшнего дня. Им помазуются теперь на новые подвиги в новых условиях ‹…› На показ и позор перед всем миром из «бочки» можно вытащить даже и не одну, а много дохлых крыс, но ведь надо видеть и знать, что сила святого мирра ими даже и не ослаблена, а не только не уничтожена. Потому, что тогда бы не было того сознания верующих сегодняшнего дня, которое у нас есть. Не было бы, например, той характерной для него обращённости, говоря очень условно, к далёкому харизматическому прошлому Церкви, которая свидетельствует о духовной жажде среди верующих, становящейся всё более широкой. Не было бы поисков последней глубины подлинной церковности ‹…› Многого не было бы, но оно есть — разумеется, рядом с тем плохим, что всегда бывало, во все века и повсюду, в жизни каждой поместной Церкви.

Но если бы мы с Вами увиделись, я бы постарался обратить Ваше внимание на некоторую особенность этой обращённости — повторяю: очень условно говоря — к далекому харизматическому прошлому Церкви. Она не требует никакой и ни в чём «де-институализации» Церкви. Эта жажда гораздо большего одухотворения всех церковных «учреждений», а не отказ от них, гораздо более глубокого одухотворения всего склада церковной жизни, то есть её настоящего воцерковления. Конечно, при этом появляются новые не-институционные формы, всегда в нашей Церкви очень помогавшие в таком деле (хотя бы то же старчество в прошлом). Сначала их пугались стоящие в Церкви нашей на противоположных полюсах — высшем иерархическом и обвиняющем его в отступлении от канонов и пр. Сейчас пугаются их гораздо меньше и совсем не боятся на втором. Потому что стало ясно, насколько даже среди большинства неофитов хорошо сознают, что какой бы «корой» ни обросло церковное древо, за почти двухтысячелетнее существование, к ней нужно относиться с величайшей осторожностью. И чтобы не нужно было бы снять с неё ничего из мешающего двигаться под ней живым сокам дерева, что бы на этой «коре» не уродовало бы дерево, нельзя для этого хвататься за первый попавшийся под руки топор… вроде того же Солженицына.

… Сейчас, что-то страшное и зловещее чувствуется в Церкви, но это отвращающее душу мы видим там наверху. В нашем храме в небольшом провинциальном городке словно на Небесах, чувствуется, что Христос рядом, с нами и нашими замечательными батюшками. Вот она истинная Апостольская Церковь! Вдали от больших денег и столичного шума. И хочется в ноги поклонится этим батюшкам, которые тихо и незаметно живут, крестят, отпевают, исповедают и причащают, несут непосильные нагрузки и недостаток в своих семьях. И когда я целую им руку, в душе благодарю милостивого ГОСПОДА за таких пастырей!

… Еще немного — и спастись в миру будет проще, чем в монастыре. Монахи искушаются самодурством архиереев, архиереи — своей неограниченной властью, священники — необходимостью выстраивать слишком неформальные отношения с бизнесом и чиновниками.

‹…›

— Мне сегодняшнее положение церкви напоминает СССР 80-х годов. … Страна изверилась, а наверху говорят о «мировой революции». Из церкви сегодня идет мощный отток верующих, которые обманулись в своих ожиданиях. В нашей семинарии количество желающих поступать уменьшилось вдвое. В монастырях раньше было по двадцать постригов в год, сегодня — единицы. Уже встает вопрос о «замораживании» некоторых обителей — в них просто некому служить.

‹…›

…попытки все заформализовать и закаруселить стремительно остужают духовенство, многие постепенно становятся функционерами. А к функционерам люди не потянутся, исчезнут благотворители, и в конце концов наша церковь деградирует не только духовно, но и экономически. Еще какое-то время она может продержаться как «министерство нравственности» при «Единой России», но в конце концов и ей перестанет быть нужна.

— И какой вы видите из этого выход?

— Нас спасет кризис. Я очень надеюсь, что Господь пошлет стране какое-нибудь серьезное испытание. Думаю, что в XXI веке его долго ждать не придется.

Когда люди жертвуют что-то на храм, на то, чтобы духовенство выглядело достойно в том числе и перед лицом всех сильных мира сего, которые меряют отношение к человеку деньгами, это естественное стремление человека показать, что самое главное — не рациональное расходование средств на те или иные преходящие нужды, которые никогда не будут полностью восполнены, а посвящение своих денежных средств, своих трудов на то, что принадлежит Богу, на те символы, которые напоминают нам, что главное — это не политика, не экономика, не обывательские нужды человека, не его материальные интересы, а присутствие Бога, Его тайны и духовная вертикаль в окружающем нас мире.

16 правило VII Вселенского Собора:

«Всякая роскошь и украшения тела чужды священнического чина и состояния. Сего ради епископы, или клирики, украшающие себя светлыми и пышными одеждами, да исправляются. Аще же в том пребудут, подвергать их епитимии; такожде и употребляющих благовонные масти. Поелику же корень горести выспрь прозябаяй, ересь христианохульников, соделалась нечистым пятном для Кафолической Церкви, и приявшие оную не только иконами возгнушались, но и всякое благоговение отвергли, ненавидя людей честно и благоговейно живущих, и исполнилось в них написанное: мерзость грешникам благочестие; то, аще обрящутся некие, посмеивающиеся носящим простое и скромное одеяние, епитимиею да исправляются. Понеже, от древних времён, всякий священный муж довольствовался нероскошным и скромным одеянием: ибо все, что не для потребности, но для убранства приемлется, подлежит обвинению в суетности, якоже глаголет Василий Великий. Но и разноцветные из шелковых тканей одежды не были носимы, и на края одежд не налагались воскрилия инаго цвета; ибо слышали от Богоноснаго гласа: яко в мягкие одежды одевающиеся в домах царских суть».

Вальсамон в толковании этого правила отмечает:

«…это правило всеобщее и предписания его должны иметь силу и действие во веки веков; а живущие вопреки ему справедливо должны быть подвергнуты епитимиям, если не исправятся».

…Церковь, ее храмы и священнослужители — иконы Христа, Царя царствующих, — всегда будут украшаться драгоценными предметами, которые жертвуют именно на такое украшение верующие люди. Такова традиция Церкви. А логика Иуды: «К чему такая трата? Ибо можно было бы продать это миро за большую цену и дать нищим» (Мф. 26, 8-9) — иудиной навсегда и останется. И извиняться по этому поводу Церкви нечего. Да и мне, наверное, тоже.

Я не исключаю, что Россия с ее мощным стремлением к справедливости еще даст миру свой рецепт устроения общества, в котором главным будут не деньги, не частный экономический интерес и не эгоистические устремления человеческой личности.

Совершенно того не подозревая, я наткнулся на один из важнейших социально-культурных феноменов постсоветской России — гигантский разрыв в уровне благосостояния населения.

В советское время самые богатые люди в стране были примерно в шесть раз богаче самых бедных. Члены политбюро обладали просторной квартирой, машиной, хорошей дачей, но не более. А к 2000 году богатейшие люди в стране по достатку превосходили беднейших уже в двести пятьдесят тысяч раз. Разница в доходах появилась так быстро, что это отравило психологию людей. Они были озлоблены и охотно изливали свою горечь любому, кто готов их был выслушать.